ЯНВАРСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

На фото автор романа писатель Владимир Медведев

ЯНВАРСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ
Отрывок из романа "Долгая дорога в юность"

Шальные ветры проносились над старинным городком, затаившимся в надежде избежать страшных политических перемен, бушующих над огромной страной.  Ветер гнал тёмные низкие тучи, из которых на землю сыпалась снежная крупа, временами перемешанная с мелким холодным дождём. Под резкими порывами ветра упруго гнулись ветки старых вязов, ломались и осыпались на землю хрупкие ветки тополей и пели, как струны расстроенной арфы, длинные и тонкие, как стебли водяных лилий, ветви плакучих ив. Ветер подметал открытые участки улиц от падающих с деревьев мелких веток и сваливал их в закоулках  и возле, одиноко стоящих, кустов дикой акации.  Кучи обломанных веток, зацепившись за крепкие кусты акации, были похожи на копны сена, сложенные неумелой рукой мальчишки. Иногда происходило замыкание электрических проводов, и пучки ярких искр сыпались на землю. Прохожие старались держаться подальше от линий электропередачи и от высоких старых деревьев.

 Для старожилов такая погода в январе не была неожиданностью. Её принимали, как принимают здесь любое аномальное время года.

 – Ёщё и не такое бывало, – вспоминали старушки, ожидавшие начала богослужения в переднем притворе церкви. – Сейчас хоть ходить не скользко, а то, бывало, снег санями укатают, а тут - на тебе: дождь полил! Дороги-то все, как мылом намазаны. Пеший идти не может – скользит. Только конный  верхом и мог проехать. А нынче лошади повывелись, а машины гудят моторами, гудят, а с места тронуться не могут. На тракторе только и можно проехать. Так и тракторов почти не осталось. Колхозы да совхозы разорили, технику всю разворовали да пропили. Ударил на колокольне колокол, старушки, крестясь, заспешили в храм.

Миша сидел у только что растопленной печки и перебирал свой обширный фотоархив. С тринадцати лет он занимался фотографией. Дома, в школе, на рыбалке, в походе, в отпуске и на даче  он не расставался  с  фотоаппаратом. За сорок лет было отснято сотни плёнок и напечатано тысячи фотографий. Самые любимые и памятные из них едва помещались в чемодане средних размеров. И вот теперь он  перебирал эти фотографии, откладывал в сторону самые памятные, самые дорогие его сердцу, а остальные дрожащими руками бросал в огонь. Фотографии корчились от нестерпимого жара, потом  рыжее пламя ползло по их блестящему глянцу, приобретая голубоватый оттенок, бумага чернела, скручивалась в  рулончики  и уносилась огненным потоком в ненасытное брюхо печи.

Каждая фотография вызывала в памяти Михаила хронику событий, запечатлённых на ней. Ему казалось, что сгорают не только фотографии, но сгорают и сами эти события. Стоит только ему закончить это предательское дело  и последний снимок сгорит в ненасытной утробе топки, как из памяти его, тут же, исчезнут все события, запечатлённые на сгоревших фотографиях. Засыпанный в топку  уголь разгорался  всё сильнее и сильнее. То ли от усилившихся порывов ветра, то ли от разгоревшегося не в меру угля, языки пламени стали выхлёстываться из топки, вынося в кухню запах  дыма. Михаил закрыл  топку, поставил чемодан с фотографиями  на массивный кухонный  табурет и придвинул его к столу.

– Разберу фотографии за столом, а потом  ненужные сожгу, – решил он.

За кухонным окном промелькнула чья-то голова, и спустя несколько секунд  распахнулась входная дверь.

 – Проходи, раздевайся, – не оборачиваясь к двери, сказал Миша.

 – Ну и ветер на улице! Меня чуть мимо твоего дома не пронесло, – пожаловался  Гена, вешая свою, до невозможности старую осеннюю куртку. Над курткой повисла облезлая кроличья шапка, и щуплый Гена предстал перед Михаилом в своём неизменном, осеннее-летне-зимнем костюме мышиного цвета. Костюм  был явно маловат для Гены, но другого у него не было. Вообще в его холостяцкой квартире, кроме старой солдатской кровати, колченогого стола и одной табуретки ничего не было. Самым ценным его имуществом  было отличное охотничье ружьё, хранившееся в тёмном чулане, заваленном всяким хламом, в крепком стальном сейфе, прикрученном к стене.

Гена без всякого спроса достал из посудного шкафа большую чайную чашку, налил в неё из шумевшего на плите чайника крепкий чай и стал его с жадностью пить.  В этом доме Гена был своим человеком.

 –Что это ты фотографии разложил? – спросил он,  прихлёбывая чай.

 –Увезти не смогу, а оставлять не хочу. Они никому здесь не нужны.

 – И то верно. А может, хоть по почте отправишь?

 – Нет у меня таких денег. Сам знаешь, какие сейчас цены.

 – Да, времена! – сказал Гена, продолжая хлебать чай.

 – Ты бы лучше, как погода установится, съездил к моей маме и рассказал ей всё на словах. Писать я не буду. Всё равно она прочитать не сможет. Она совсем плохо видит.

 – Ладно, съезжу. Только я у тебя заночую сегодня. У тебя тут хорошо, тепло.

 – Ночуй, мне веселей будет. Только свари что-нибудь на обед, чтобы и на ужин осталось.

  Занялись каждый своим делом. Гена деловито загремел кастрюлями, а Михаил снова с болью в сердце  принялся  перебирать фотографии.

В руки попала большая салонная фотография. Ей уже больше двадцати лет. Он с женой, с сыном и дочкой. Все весело улыбаются. Михаил помнит эту фотографию. Была весна, праздник Первомая.  Они прошли в колонне демонстрантов, поели мороженого и собирались ехать домой, но неожиданно встретились с Валерием, соседом и хорошим товарищем. Он был обвешан фотоаппаратами и тут же предложил им сфотографироваться.

 – Да мы уже нащёлкали тут друг друга, – показал Миша на свой  «Зенит».

 – То друг друга, а то я вас всех вместе сфотографирую.

 – Давай, папа, пусть он нас сфотографирует! – запрыгала вокруг дочка.

 – А что это ты скачешь, как коза?

 – Я  в туалет хочу.

 – И я тоже в туалет хочу, – поддержал её сын.

 – Тогда шагом марш за мной в фотографию. Там и в туалет сходите.  Заодно я вас сфотографирую в салоне. 

Снова  замелькали знакомые до боли фотографии.

 – У тебя мясо есть? – спросил Гена.

 – Посмотри на веранде в ведре. Там курица лежит, уже обработанная.

 – А где холодильник?

 –  Вчера вечером продал. Увезли. Всё мало-мало ценное распродал.

 – Да я уже заметил. 

Михаил снова погрузился в воспоминания. Тогда  семья у них была весёлой и дружной. У него и у жены была хорошая работа. Единственное, что не нравилось ему, это работа жены - сутками в коллективе молодых мужчин. Он старался не думать о дурном, но  постепенно до него стали доходить нехорошие слухи. Первое время Михаил принимал участие в вечеринках по разным случаям на работе его жены, но после появления слухов перестал их посещать.  Однажды жена не пришла со смены домой утром, не пришла и вечером. Скрепя сердце Михаил позвонил жене на работу. Её сменщик, хорошо знакомый Михаилу, сказал, что сегодня у одного из сослуживцев свадьба, и  все находятся там. Михаил не стал звонить туда, где была свадьба. Он посчитал для себя это унизительным. Утром он отправил детей в школу, а сам ушел на работу.

Вечером  жена встретила его, как ни в чём не бывало. На резонный вопрос Михаила, почему она не позвонила и не предупредила,  она ответила: «Я не маленькая, чтобы отпрашиваться, если мне куда-то надо!» Ответ прозвучал скорее вызывающе, чем оправдательно.

Так на блестящей поверхности семейной идиллии появилась первая  и весьма заметная трещина. Михаил мучительно долго размышлял о том, что можно и нужно предпринять ему в сложившейся ситуации. Все возможные действия упирались в оглашение этой ситуации в среде друзей и знакомых, но самое главное, что от любых предпринятых им действий пострадают его дети.

Запах ароматного варева распространился по кухне. Михаил вздрогнул и стряхнул с себя  оковы воспоминаний. Гена хлопотал у плиты, от кастрюли поднимался вкусный запах варившейся курицы, за окном завывал шальной ветер. Кот сидел на коврике возле печки и старательно умывался.

  – Когда он успел зайти в дом? – подумал Михаил, отложил в сторону семейную фотографию и принялся дальше перебирать свой фотоархив.

 – А кот умывается к хорошей погоде, – сказал Гена, пробуя на вкус похлёбку из кастрюли.  

 – Вот и хорошо, поедешь завтра к моей маме.

 – Хорошо.

   – Гена, сходи в погреб, принеси бутылку вина. Мы сегодня выпьем с тобой на прощанье. Когда дело касалось вина, Гена сразу становился весёлым и разговорчивым. Не прошло и пяти минут, как он  вернулся из подвала с двумя пыльными бутылками прошлогоднего донского вина.

 – А на дворе дождик начинает накрапывать, – сообщил он озабоченным голосом. Гена протёр пыльные бутылки влажной тряпкой и поставил на стол. Два гранёных стакана стали рядом с ними. Из кухонного буфета достали вазочку с десятком  разномастных конфет. Стол для вечернего фуршета был накрыт. В кухне стало настолько сумеречно, что пришлось включить свет. Налили по стакану вина…

По темнеющему стеклу окна стучали капли зимнего дождя, от горячей печки по всему дому распространялось тепло, создающее особый уют, присущий только деревенскому дому с печным отоплением.

  – А теперь слушай меня внимательно, – обратился Михаил к Геннадию. – Неделю назад я был у мамы и спросил её о судьбе этого дома. Своим ответом она меня, мягко выражаясь, огорчила.  Мама захотела отдать этот дом под церковь для той секты, в которую она вступила. Я, по её мнению, должен вступить в их секту и жить в этом доме в роли сторожа, истопника и прочего работника. Я не стал огорчать её своим категорическим отказом и  поручаю сделать это тебе.  Завтра утром  мы пойдём на автостанцию, ты посадишь меня в автобус на Ростов, а сам поедешь к моей маме. Вернёшься, заберёшь из мастерской весь мой инструмент. Он тебе пригодится. Я как приеду и устроюсь на новом, вернее, старом месте, обязательно тебе напишу. А ты попробуй устроиться на работу в больницу на моё место.

 – Давай выпьем за расставание, которое закончится  для нас добром.

 – Давай выпьем, – с горестным вздохом ответил Гена. По тёмному стеклу окна всё громче и громче барабанили крупные капли зимнего дождя. В доме было тепло и уютно, и не знал старый дом, кто завтра станет его хозяином.        

читать весь роман http://vladimirmedvelev.blogspot.ru/2013/05/blog-post.html